Мы познакомились с Алексеем Анатольевичем Губаревым несколько лет назад на концерте в Доме музыки. Тогда он был художественным руководителем и дирижёром ансамбля песни и танца имени С.И. Дунаевского Центрального дома детей железнодорожников. Сегодня Алексей Губарев — художественный руководитель и главный дирижёр нового коллектива, который он создал. Побывав на нескольких концертах и репетициях, не перестаю удивляться, как получается большому оркестру синхронно «дышать» вместе с дирижёром. Как преданно и верно смотрят ребята в глаза своему наставнику. Раскрыть эти секреты попросил самого маэстро.
— Алексей Анатольевич, музыкантами рождаются или становятся?
— Моё детство прошло в Ростове-на-Дону. Помню, мне было года четыре, когда десятилетний соседский мальчик однажды приехал домой в военной форме. И мы, мальчишки, бегали с его фуражкой — для нас это было что-то недосягаемое, военное, настоящее. Этот мальчик учился в Школе музыкантских воспитанников.
А в восемь лет папа взял меня с собой на выпуск дяди из Новочеркасского училища связи. Я видел церемонию, мне дали подержать в руках настоящий автомат. И опять так понравилась военная форма!
Когда мне исполнилось десять лет и кто-то маме сказал, что есть в Ростове такая Школа музыкантских воспитанников (ШМВ). Тогда никакого отношения к музыке я не имел. Не считая того, что, как у каждого ребёнка, у меня были музыкальные игрушки: барабан, гармошка, какое-то деревянное пианино размером со школьный портфель.
В школу на прослушивание меня привела моя любимая бабушка. Захожу в фойе: на фасаде трубы висят, так всё красиво… И — мальчишки в военной форме. Попросили спеть, угадать нотки на фортепиано, простучать ритмические рисунки. Я очень старался. Помогло то, что до школы ходил в кружок «Юный дзержинец»: мы там танцевали, пели, читали стихи, давали концерты для жителей района — так что мало-мальский самодеятельный опыт у меня был. А первый инструмент, который у меня появился в жизни, — это фортепиано. На нём познавали и сольфеджио, теорию музыки, интервалы…
Первые недели в интернате особенно трудные: привыкаешь быть без родителей с понедельника до субботы. Но у меня было сильное желание стать военным, носить эту форму… Когда я впервые в жизни её надел и ехал из школы домой, думал, что я самый счастливый. Настоящий военный, хоть и пока маленький.
— Можете назвать педагогов, кто дал вам путёвку в жизнь?
— Два человека в жизни сформировали моё видение и, по сути, будущую профессию. Первый — педагог по сольфеджио в ШМВ Юрий Иванович Краснопёров. Так зажигательно всё рассказывал, обучал тонкостям сложной теории музыки, придумывая ассоциативные игры. Любой интервал — это намёк на какую-то известную песню. Любой аккорд он просил нас представить образно.
И второй педагог, который окончательно поверил в меня и вселил уверенность в том, что музыка — неотъемлемая часть моей жизни, — это Валентина Васильевна Волкова из Московского военно-музыкального училища. Тоже педагог сольфеджио, теории музыки. Это была наша вторая мама. Если в школе я мог два раза в неделю увидеть маму — в субботу и воскресенье, — то впоследствии в училище мы видели родителей раз в полгода. Любовь, нежность материнская выражалась любовью Валентины Васильевны к нам. Она приносила нам торты, пирожки сама пекла, она нас объединяла, готовила к будущей жизни.
— Девчонкам, наверное, тоже нравились мальчишки в военной форме? Первая влюблённость когда была?
— В 13 лет. Это была поездка в пионерский лагерь на Азовском море. В Школе музыкантских воспитанников мы каждое лето выезжали в пионерские лагеря. Я был и горнистом, и музыкантом оркестра.
Однажды нас привезли в летний кинотеатр смотреть кино. Я сидел с краешку, а рядом оказалась красивая девочка из соседнего отряда. Вечер был прохладный, и я, как джентльмен, снял кофту и предложил её этой девочке, которая тряслась от холода. Этот жест внимания она восприняла очень близко, и мне на следующий день в отряд принесли записку от этой девочки. У нас завязалась дружба, которая продолжалась две недели.
По окончании смены обменялись адресами, я вернулся в Ростов-на-Дону, а она — в Новочеркасск. И настолько мне стало грустно без неё, что я маме сказал: «Хочу в Новочеркасск съездить, там девочка». Вика её звали. Мама мне напекла пирожков с собой: «Поезжай, пообщайся». Приехал, а Вика уже в другой лагерь уехала отдыхать. Я, конечно, расстроился…
— В какой момент вы решили стать именно дирижёром, а не просто музыкантом, теоретиком, композитором?
— После Школы музыкантских воспитанников я хотел поступить в Московское музыкальное училище. Но, к сожалению, в квоту от Северо-Кавказского военного округа я не попал. Проучившись год в Ростовском училище искусств, решил поехать поступать в военно-музыкальное училище в Москву. Пришёл с мамой к директору училища, а он и говорит: «Если заберёте документы, а ваш сын не поступит, я обратно его не смогу взять». А я возьми да скажи: «Мама, забирай смело документы! Обещаю: я поступлю в военно-музыкальное училище». Эта фраза определила мою судьбу. Не знаю, откуда была у меня такая уверенность: конкурс в Москву, конечно, сумасшедший, 15 республик поступало. И в 1990 году я поехал поступать в Московское военно-музыкальное училище и поступил! А моё желание стать военным дирижёром — оно было изначально. Ещё в разговоре с папой в детстве на его вопрос «Сын, кем ты хочешь стать?» — я принял это решение.
— Получается, что на дирижёра учат практически всю жизнь. Ну а что тут сложного такого? Встал да маши палочкой, показывай, где кому вступить, кому погромче, кому потише.
— Действительно, профессия кажется очень лёгкой: будто взял палочку, помахал, и всё. На самом деле это сложнейшая работа. Чтобы «здесь сделать громче либо тише», нужно иметь не просто музыкальный вкус, а знания. Очень хорошо знать музыку, эпохи, в которых писали композиторы, и возможности каждого инструмента. Поэтому и ярких оркестров не так много. Шумно и весело могут все поиграть: ноты раздал, и, казалось бы, играйте по нотам. Однако делать это грамотно и красиво — вот в чём задача дирижёра. Порой обычный музыкант не понимает, что написал композитор. Например, есть такая уникальная вещь, как транспозиция инструментов: когда, допустим, написана нота «до», а звучит «соль»… Все эти и многие другие знания получает во время обучения дирижёр.
На концерте я могу махнуть первую долю, положить палочку, и оркестр уже сам всё исполнит. Основная работа дирижёра как айсберг: лишь 1% — концертное выступление — нас видит зритель, слушатель. А на 99% она происходит в студии, в репетиционной. Именно там рождается этот замечательный продукт — музыка и коллектив — оркестр.
— Спустя столько лет вы так тепло говорите о ростовской Школе музыкантских воспитанников. В этом году у неё юбилей — 100 лет. Что самое ценное было в школе, за что вы бы хотели сказать ей спасибо?
— Хочу поблагодарить и талантливейших педагогов, и наших учителей по образовательным предметам. Но особенно низкий поклон — нашим воспитателям. Они в нас верили, давали нам ласку и тепло, которых не хватало, потому что мамы с папой не было рядом.
У меня поменялось несколько воспитателей, но самая любимая — Надежда Яковлевна Пагубина. Она же была и преподавателем по фортепиано, и сольфеджио преподавала каким-то группам. Она была мамой, папой, братом, сестрой для нас для всех. Надежда Яковлевна во мне разглядела музыкальный дар и всегда об этом говорила. И всегда можно было к ней подойти и поделиться любой проблемой. Она, как мама, помогала её решить. 
Первая любовь, взаимоотношения с одноклассниками…
И школе, конечно, хочу пожелать процветания и дальнейших успехов! Мой первый в жизни в военной форме был 9 Мая 1984 года в Ростове-на-Дону. Как в Москве военно-музыкальное училище открывает парад на Красной площади, так ростовская Школа музыкантских воспитанников открывала парад в Ростове, и за нами уже шли все настоящие военные, и техника, и самолёты.
Беседовал Михаил БАРАННИКОВ
Интервью опубликовано в «Пионерской правде» № 23 от 19.06.2020: https://pionerka.ru/product/23-2020/
